Я медленно поднимаюсь, но на самом деле это Бентли отрывает меня от скамьи. Я спускаюсь по лестнице, боясь, что поскользнусь и упаду, потому что весь магазин покрыт толстым слоем льда, сверху на нас сыплется дождь из золотых конфетти и повсюду тучами вьются мухи.

16

Снаружи перед «Virgin Megastore» нас поджидает лимузин, а вокруг стоит шум как на карнавале, и вышибалы отодвигают от входа людей, которые по наивности рассчитывали попасть внутрь. От всех переживаний меня два раза выворачивает наизнанку прямо рядом с лимузином, пока Бобби раскуривает сигару.

— Пора ехать, Виктор, — суровым голосом сообщает Бентли. — Пошевеливай задницей.

— Зачем? — хриплю я. — Чтобы доставить тебе удовольствие?

— Кормишь меня одними обещаниями, — изображает усталый вздох Бентли. — Ну-ка давай не выделывайся. Ну вот, так-то лучше.

— Тошно тебя слушать, — говорю я, выпрямляясь.

Бертран, стоящий на тротуаре, смотрит в мою сторону, и я отвечаю ему ненавидящим взглядом, а затем я вырываюсь из рук Бентли и Бобби и кидаюсь к нему, занеся кулак высоко над головой, но Бобби удается поймать меня. Бертран самодовольно ухмыляется мне прямо в лицо и непонятно ругается по-французски.

15

В лимузине, везущем нас домой, я сижу между Бентли и Бобби.

— Хлое Бирнс, — говорит Бобби. — Как это… волнительно.

Я сижу, положив голову на колени, давясь собственной рвотой и задыхаясь в истерике.

— Мне нравится Хлое Бирнс, — говорит Бобби. — Она не стесняется своей чувственности, — бормочет он. — Восхитительное тело. — Пауза. — Можно… развлечься. — И он зловеще хохочет.

— Если ты только попробуешь к ней прикоснуться, Бобби, Богом клянусь, я тебя убью на хер, Богом клянусь, — говорю я, подчеркивая каждое слово.

— О, какие страсти, — хихикает Бентли.

— Заткнись, пидор, — бурчу я.

— На себя-то посмотри, — говорит Бентли. — Если слухи не врут.

Бобби тоже начинает хихикать:

— Мальчики, не надо!

— Ты меня слышал, Бобби? — спрашиваю я.

Бобби продолжает зло хихикать, тиская меня за ляжку и приговаривая:

— Прежде чем угрожать, подумай хорошенько, хватит ли тебе отваги и опыта, чтобы исполнить твою угрозу.

14

В спальне в том самом доме то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане мою бессонницу время от времени нарушают невыносимые кошмары: какие-то хищники гонятся за мной по гостиничным коридорам, слова «ПО ТУ СТОРОНУ» возникают в темноте, что-то мокрое беспрестанно шлепает по стеклу в верхнем углу окна. Я все время причесываюсь перед зеркалом, стараясь расчесать как можно лучше волосы на пробор, отменяю встречи, назначенные во сне, стараюсь ни на чем особенно не зарубаться, спотыкаюсь и падаю с лестниц, слишком узких, чтобы разойтись с тем, кто идет тебе навстречу, а под ногами у меня все время вода, и все, на кого я натыкаюсь, имеют мое лицо. Проснувшись, я понимаю: я просто тот, кто ждет в темноте, когда за дверью раздастся шорох, и тень уже стоит в моей прихожей.

Я открываю дверь. За ней — режиссер из французской съемочной группы. Он, похоже, нервничает. В руке он нетерпеливо вертит видеокассету. На плечах у него — дорогая парка.

Без приглашения он заходит внутрь и закрывает дверь. Затем поворачивает ключ в замке.

— Что вам нужно? — спрашиваю я, направляясь обратно к постели.

— Нам не удалось толком побеседовать во время съемок, Виктор… — начинает он извиняющимся тоном.

К моему удивлению, он говорит без малейшего акцента.

— Мне с вами не о чем разговаривать, — бормочу я.

— Я вас прекрасно понимаю, — говорит он. — Пожалуй, сейчас — даже больше, чем вначале.

— Очень приятно, но мне на это глубоко наплевать. Мне хватает своих собственных проблем, — говорю я, зеваю и спрашиваю: — Сколько времени?

— Снаружи уже светло, — сообщает он.

Я протягиваю руку к тумбочке и заглатываю две таблетки ксанакса, затем подношу к губам бутылку Evian и пронзаю режиссера ненавидящим взглядом.

— Что это такое? — спрашиваю я, кивая на кассету в его руках. — Хроника съемок?

— Не совсем, — отвечает он.

Тут до меня кое-что доходит:

— Бобби знает, что вы здесь?

Он испуганно оглядывается по сторонам.

— Я думаю, вам лучше будет уйти, — говорю я. — Если Бобби не знает, что вы здесь, то вам лучше будет уйти.

— Виктор, — говорит режиссер. — Я долго размышлял, стоит ли это вам показывать.

Он выдерживает небольшую паузу. Затем принимает решение и делает шаг по направлению к телевизору с большим экраном, который врезан в стенной шкаф из белого дуба, стоящий напротив постели, в которой лежу я, стуча зубами.

— Но в свете того, что вскоре произойдет, становится просто необходимым, чтобы вы увидели это.

— Эй, эй, подождите, — говорю я. — Пожалуйста, не надо…

— Но вы действительно должны увидеть это, Виктор.

— Но почему? — спрашиваю я испуганно. — Почему?

— Не ради вашего блага, разумеется, — говорит он. — Ради блага совсем других людей.

Он сдувает кружки конфетти с кассеты перед тем, как засунуть ее в прорезь видеомагнитофона:

— По нашему мнению, Бобби Хьюз становится неуправляемым.

Я заворачиваюсь в плед, мне холодно, изо рта у меня вырываются клубы пара — такой холод стоит в комнате.

— Похоже, пора начинать упрощать картину, — говорит режиссер. — Чтобы ситуация стала для вас более ясной. — Он замолкает для того, чтобы что-то настроить на видеомагнитофоне. — Иначе мы будем снимать это кино битый год.

— Я не уверен, что у меня хватит сил посмотреть эту кассету.

— Она короткая, — говорит режиссер. — У вас еще сохранилась кое-какая способность к сосредоточению. Я проверял.

— Но у меня может произойти нервный срыв, — умоляю я. — Я могу потерять форму…

— Какую форму? — изумляется режиссер. — Нельзя потерять то, чего никогда не было.

Режиссер нажимает на кнопку Play. Я делаю ему знак, чтобы он сел рядом со мной на кровать, потому что мне так страшно, что мне нужно держаться за что-то — пусть даже это будет рука в кожаной перчатке, и он садится и позволяет мне взять его за руку.

Черный экран вспыхивает, и на нем появляется Бобби.

Бобби на бульваре Монпарнас. Бобби, сидящий в «La Coupole». Бобби, прохаживающийся по Елисейским полям. Бобби, что-то черкающий в блокноте, сидя в подвале Лувра в ожидании начала показа Вивьен Вествуд. Бобби, переходящий рю де Риволи. Бобби, переходящий набережную Селестинок. Вот он сворачивает на рю де л'Отель де Виль. Он заходит в метро на Пон-Мари. Он стоит, ухватившись за поручень, в вагоне метро, а поезд медленно вползает на станцию «Сюлли-Морлан». Фотография Бобби на борту рейса Air Inter из Парижа в Марсель с номером «Le Figaro» в руках. Вот Бобби в провансальском аэропорту садится в арендованную машину.

— Что это такое? Лучшие кадры? — спрашиваю я, слегка отмякая.

— Тсс. Смотрите, — говорит режиссер.

— Бобби ведь не знает, что вы мне это показываете? — спрашиваю я. — Верно?

Бобби сходит с борта самолета, приземлившегося в Ле Бурже.

Бобби идет по Плас де Вуайяж и заходит в ресторан «Benoit».

Бобби в туннеле под Плас де л'Альма, возле восточного выхода, стоит, прислонившись к бетонному разделителю между полосами.

Внезапно появляется сцена, которую, насколько я помню, мы не снимали. Кафе «Flore». Кроме меня, в кадре никого нет, я очень загорелый, в белом костюме, волосы зачесаны назад, жду официантки.

— Отвратительный капуччино, чувак, — бурчу я. — Пена-то где?

У меня над головой заметен свисающий с «журавля» микрофон.

Слышен голос — это Бобби, который говорит:

— Мы сюда не капуччино пить пришли, Виктор.

— Это твое мнение, зайка, а мне нужно, чтобы в капуччино была пена.

Кадр, в котором вереница поющих школьниц идет по рю Сент-Оноре.

Затем какие-то полосы.